Художник Григорий Брускин: Для меня искусство – это способ проживать жизнь. Все, что я вижу, что пытаюсь осмыслить в жизни, - это тот материал, из которого получаются мои образы

Гости
Григорий Брускин
художник, писатель

Виктор Лошак: Это «Очень личное» – программа о принципах и правилах жизни. Наш сегодняшний наш гость – известный российско-американский художник Григорий Брускин. В разговоре найдется место и России, и Америке.

Я прочел у вас: «Помню, я кричу в плену пеленок». Вы так рано себя помните?

Григорий Брускин: Да. Я помню себя с раннего детства. Более того, я помню себя до рождения. Я всегда стеснялся об этом говорить, т.е. я помню то состояние, в котором я находился. Но, я никому не рассказывал, потому что понятно, что люди скажут сумасшедший.

Но однажды у Беккета в его автобиографии я прочел именно вот то же самое, он тоже помнил себя до рождения, о чем он пишет. И состояние абсолютно адекватно тому, что мне...

Виктор Лошак: Это визуальная память или такая психологическая?

Григорий Брускин: Это такое чувство, вот как мирочувствование. Но оно от мира совершенно другое. Это мир, он вот нездешний. Это как будто другая планета. И обычно в детстве это состояние посещало меня, когда у меня была высокая температура, когда я болел. И я его каждый раз узнавал, и этот мир узнавал. В общем, я бы сказал, что этот мир я могу вот только одним словом его описать – ужас.

Виктор Лошак: Скажите, но вы тогда наверняка помните свою первую картину, например?

Григорий Брускин: Да, конечно, я помню.

Дело в том, что я в детстве заикался очень сильно. Меня однажды взрослая домработница – в песочницу во дворе и ушла на свидание с солдатом; и на меня набросилась овчарка в наморднике, и я подумал, что это волк. И когда я пришел домой, я не мог сказать ни одного слова вообще. Причем долго я вообще не мог произнести ни одного слова. А когда я заговорил, я дико заикался.

И тогда родители меня отдали в специальную школу для исправления речи. Это было совершенно замечательное здание; из окна на первом этаже...

Виктор Лошак: Здесь в Москве?

Григорий Брускин: Здесь в Москве, да. И из окна был виден Донской монастырь. И это была вообще какая-то получастная или частная клиника, потому что во главе стояли две сестры, совершенно замечательные, приятные женщины. И они меня вылечили. Но вылечили так, что я даже не заметил, как они меня вылечили.

Мы читали стихи, мы там играли во всякие игры, и среди прочего мы рисовали.

И вот, когда я пришел и ничего не мог сказать, они мне дали большой лист ватманской бумаги и сказали: «Ну, нарисуй что-нибудь». Я подумал, что же мне нарисовать? И увидел этот Донской монастырь.

Я нарисовал Донской монастырь. Потом пририсовал туда Пушкина почему-то, который под деревом сидел под дубом вековым. Значит, всяких там изобразил всевозможных каких-то орлов, которые скры́жали и пря́дали ушами.

Виктор Лошак: Сколько вам было лет?

Григорий Брускин: Мне было 5 лет. Но это то, что я помню.

Виктор Лошак: Но это было начало понимания предназначения своего?

Григорий Брускин: Да нет, конечно. Просто мне было дико интересно, и меня очень похвалили. И потом мне захотелось, чтоб меня еще похвалили, и я стал рисовать.

Виктор Лошак: А вот я прочел еще и о том, что у вас какая-то колоссальная коллекция фотографий своих близких, предков. Она вам зачем? Вы рассматриваете ее или сам факт того, что она есть, вас греет?

Григорий Брускин: Ну, во-первых, для меня это очень важно. Для меня важны вот эти вот корни – откуда я, кто я.

Во-первых, мне важна память о моих дедушках и бабушках, да. Потом, соответственно, кто были со стороны матери, кто были родственники со стороны отца; довольно далеко уходит это древо. Самая старая родственница, именно фотография ее – это какая-то пра-пра-пра, для меня это очень интересно.

И потом у меня еще сохранилась переписка между дедушкой и бабушкой, которая для меня очень дорога. На ее основе была написана книжка, которая называлась «Мысленно вами». Потому что мне захотелось эти чувства засвидетельствовать.

Виктор Лошак: Скажите, вот я так понимаю, что вы какой-то принципиальный борец с рабством вещей. У вас нет машины, нет загородного дома. Причем, как я понимаю, с точки зрения материальной, вы могли бы все это безусловно, иметь.

В чем эта ваша позиция заключается?

Григорий Брускин: Ну, во-первых, я совершенно безразличен к тому, что называется роскошь. То есть я не безразличен к комфорту жизни, безусловно, мне не все равно что есть, не все равно, что надевать на себя.

Мне совершенно не хочется считать какие-то деньги в жизни. Если у меня появляются, они легко уходят. Я их не считаю, просто не в состоянии на самом деле. Потому что мне кажется, что если я их буду считать, я буду эти деньги рисовать на своих картинах или лепить там.

Но, в общем, вы правильно сформулировали, я не хочу быть рабом вещей: то есть, если это дом, значит, надо в него ездить, раз он куплен, раз там он... А мне хочется быть свободным от этого.

Виктор Лошак: Хорошо. А вот вы что-то делаете: лепите, рисуете. Вы что, совсем не думаете, сколько это будет стоить?

Григорий Брускин: Нет, не думаю.

Виктор Лошак: Нет?

Григорий Брускин: Нет. Я просто часто думаю, что это никто никогда не купит и все это будет храниться у меня в мастерской. «А что же потом?», – это я часто думаю именно так.

Вот, например, картина, которая одна из самых моих известных картин, это «Фундаментальный лексикон». Когда я эту картину писал, я помню очень хорошо, что я сказал жене: «Но вот это – точно никто никогда не купит!»

Виктор Лошак: Мы пришли к этому великому моменту вашей жизни, когда вы стали всемирно известны. Это был 1988 год, аукцион «Сотбис» и ваша картина, «Фундаментальный лексикон» была куплена за фантастические 930, по-моему, тысяч долларов?

Григорий Брускин: Ну, это там было продано на самом деле шесть произведений; пять лотов, шесть произведений.

Виктор Лошак: Вот что об этом написал один из критиков: «Вышедшее из подполья русское искусство в первый и последний раз сорвало кассу». Что произошло с этими деньгами? 1988 год; 930 тысяч долларов для советского человека – это что-то из разряда фантастики.

Григорий Брускин: Да, это было на самом деле совершенно неожиданно. То есть это было неожиданно, т.е. не неожиданно было, что это все купят.

Почему? Потому что перед тем, как аукцион состоялся, а аукцион состоялся во всемирном каком-то торговом центре здесь, в Москве – это такой был такой маленький оазис Запада в России, потому что...

Виктор Лошак: Да, да, да, да.

Григорий Брускин: Простой русский смертный не мог туда попасть; там были всякие чудные магазины, продавалась...

Виктор Лошак: Это были магазины на валюту, которые.

Григорий Брускин: Да, да, да, на валюту, да.

Ну, во-первых, моя картина попала на плакат аукциона «Сотбис» и на обложку каталога – это уже о чем-то говорит. Потом вот, когда это все началось...

Виктор Лошак: И Горбачев, перестройка и вообще интерес к России.

Григорий Брускин: Горбачев, перестройка.

И вообще-то вот на физическом уровне я ощущал, что что-то стало происходить. Вот какие-то микробы появились, но, к счастью, не ковид, а что-то более позитивное. Потому что зашевелилось все вокруг, и было понятно, что что-то меняется, во что трудно было поверить.

Виктор Лошак: Ну это был первый крупный аукцион художественных ценностей в России, да?

Григорий Брускин: Это был вообще первый аукцион в России, насколько я знаю.

Ну, во всяком случае, аукцион искусства – это был первый. Я, например, понятия не имел, что такое аукцион. Ну только из литературы.

И они привезли много людей, коллекционеров в Россию, которые приехали – это было такое сафари для них, они приехали в экзотическую страну. Естественно, представление американцев, например, о России, совершенно экзотическое было.

Ну вот они буквально думали, что там ходят медведи по улицам и комиссары в кожаных куртках. Помню, как одна дама расспрашивала про Берлинскую стену, которая проходит по Красной площади.

Виктор Лошак: То есть все смешалось?

Григорий Брускин: Все смешалось. Они моей жене задали вопрос: родилась она до революции или после.

Когда, я помню, когда я оказался в Чикаго и вскоре после приезда и ну, был героем какого-то светского party, одна дама меня спросила: «Ну, как вот вам этот вот контраст? Америка?»

А когда я приехал, Америка, действительно, показалась для меня Луной; я ничего не понимал. Во-первых, я говорил по-английски, но только говорил; понимать я никого не понимал. Потом какие-то... В общем, все было непонятно.

Виктор Лошак: А кто купил эту картину? Американец?

Григорий Брускин: Нет. «Фундаментальный лексикон» купил немец, баварский немец. Собственно, сейчас, я не думаю, что это секрет – это такой господин... владелец половины Мюнхена, скажем так. Половина Мюнхена принадлежала ему. Потому что, когда я туда приехал, то вот это был как бы Карабас-Барабас. Вот это гостиница, но это господина... , вот этот завод – это господина...

Виктор Лошак: Хорошо, тогда личный вопрос. На что вы потратили эту колоссальную сумму?

Григорий Брускин: Да я понимал с самого начала, что это колоссальную сумму я никогда не получу. Я понимал, что советская власть никогда не заплатит вообще.

Виктор Лошак: Тогда платили валюту через Внешторгбанк чеками.

Григорий Брускин: Да. Значит, во-первых, по условиям договора, 60% полагалось заплатить художнику, насколько я помню. Я думаю, что я помню достаточно точно, но как-то это уже немножко затуманилось.

Значит, очень долго не платили. Потом все-таки заплатили, но это было решение на каком-то высоком уровне. Но применили какой-то там прогрессивный налог, поэтому я получил какую-то сумму, но скромную, скажем так. На что я потратил? Да не помню даже.

Виктор Лошак: Вот с этого момента вы стали знамениты, просто по-настоящему знамениты. И я уверен, что вы достойны этой знаменитости. Но вот, кстати, вам не нравится стихотворение Пастернака «Быть знаменитым некрасиво», вы где-то даже об этом даже написали.

Григорий Брускин: Да.

Виктор Лошак: А знаменитым быть вам нравится?

Григорий Брускин: Я всегда в этом случае вспоминаю слова Довлатова, который говорил: «Я известен настолько, что, когда меня не узнают, я удивляюсь. Но когда меня узнают, я тоже удивляюсь».

Мне все равно на самом деле. Потому что мне интересна моя работа – это способ проживать жизнь. Единственное, что это дало, конечно, больше свободы.

Виктор Лошак: А мне кажется, что есть один показатель, который говорит о том, что вы большой знаменитый художник – это, когда в любом досье о вас есть список музеев, в которых есть ваши работы. И это очень большой список и очень достойных музеев, я должен сказать.

А как складываются ваши отношения, я думаю, что главные покупатели ваших работ – коллекционеры, да? Вот как у вас складываются с ними отношения, с этими, это же такой народ разный и сложный?

Григорий Брускин: Собственно, редко покупают прямо от меня эти картины. Потому что есть обычно какой-то посредник, дилер или галерея. В общем...

Виктор Лошак: Редко от вас, потому что вы не много людей подпускаете к себе? Или просто не принято?

Григорий Брускин: Ну, и так, и не принято. Кому-то важно прийти в мастерскую, и важен контакт и дружба с художником. Вот.

Для меня, например, поскольку я тоже себя дома окружил картинами, я просто не выношу пустые стены, для меня очень важно, чьи это картины. Потому что я...

Виктор Лошак: Вы окружены своими картинами или чужими картинами?

Григорий Брускин: Я окружен чужими картинами.

Виктор Лошак: Чужими.

Григорий Брускин: Потому что, когда я выхожу из мастерской, я больше не хочу смотреть на свои скульптуры, картины. Почему? Потому что я продолжаю работать. Я смотрю и каждый раз думаю: «Ну вот можно вообще было бы и чуть иначе написать картину. А можно было бы продолжить и написать еще что-то». И мысль, как бы вот этот вот контакт продолжается бесконечно, если я смотрю на свои произведения.

А смотреть просто на картины каких-то художников, даже замечательных мне тоже не хочется. Поэтому это картины моих друзей или людей, с которыми меня что-то связывало важное в жизни.

Виктор Лошак: Расскажите о своей знаменитой работе в Рейхстаге. Если я ошибаюсь, поправите меня, это единственная работа, которую вы сделали по заказу?

Григорий Брускин: Ну, в общем, да. Обычно я это не делаю. Но я согласился это сделать, во-первых, было интересно сделать в Рейхстаге какую-то существенную работу.

Во-вторых, мне было интересно сделать произведение о власти в доме власти. В общем-то, это был вариант «Фундаментального лексикона», можно сказать. Было невероятно, конечно, интересно это сделать.

Виктор Лошак: Вы написали несколько книг. У меня в связи с этим вопрос: почему так много художников одновременно пишут и себя проявляют, как писатели? Вы, Кабаков, Кантор, можно вспомнить художника театрального Эдуарда Кочергина.

Это как бы часть таланта художника высказываться, как писатель?

Григорий Брускин: Ну, я могу сказать про себя. Почему, как я понимаю сейчас, почему я этим занимался и занимаюсь, в какой-то момент начал заниматься.

Вначале первую книгу я написал, потому что вокруг вот этого события, о котором уже завели речь, вокруг аукциона «Сотбис», было очень много всяких сплетен, разговоров, фантастических историй.

Виктор Лошак: То есть нужно было внести ясность.

Григорий Брускин: Да. Вот мне, а поскольку я оказался в центре событий и знал, как бы свою правду про это все, я решил написать то, как это на самом деле было. Но, а когда я начал писать, то, естественно, мне захотелось написать то, что было до этого и то, что было после этого. И так и дошло до своего детства и до момента, когда я писал книгу.

И потом я понял такую вещь, что в своем изобразительном искусстве я занимаюсь мифологическим человеком, я занимаюсь мифологиями. А вот целый пласт жизни, жизни, которая происходит вокруг, она, эта жизнь отражается в моем искусстве лишь опосредованно. Безусловно отражается, безусловно мое искусство – это история моей жизни. да. Но вот этот непосредственный живой опыт, он исчезает.

И я понял, что писательство – это компенсация того вакуума, который образовался в моей изобразительной деятельности. Мне дико интересно.

Виктор Лошак: Мне показалось, что через писательство, но не только через писательство, вы ведете еще такие советские раскопки, раскопки вот этого времени советского.

Григорий Брускин: Вот мне приятно, то, что вы мне это говорите, потому что раскопки – это важная для меня тема в моем изобразительном искусстве. Естественно, вы неслучайно задали этот вопрос, т.е. один из важнейших моих проектов, он и называется «Коллекция археолога».

Безусловно, в какой-то степени – это археология своей собственной жизни и советской жизни, но книги разные, потому что рассуждения об искусстве для меня тоже как бы важны, но важны именно в контексте живой жизни.

Виктор Лошак: Вы 30 лет живете между Америкой и Россией. В Америке в России. Вас даже называют российско-американским художником. Сейчас особенный в России интерес к Америке по разным причинам, в том числе и по не самым хорошим.

Как бы вы оценили сегодняшнюю ситуацию в Америке? Нравится она вам? Как она отличается от той, когда вы переехали в Америку 30 лет назад?

Григорий Брускин: Ну, отличается разительно.

И Америка, и прежде всего тот город, в котором я живу, потому что я живу в Нью-Йорке, а не в Америке. Это совершенно разные, ну все равно, что жить в Москве и там, в какой-то там области, да.

Виктор Лошак: Понимаю. Понимаю. Тот, кто бывал в Милуоки, предположим, понимает, что это совсем другая Америка.

Григорий Брускин: Ну, да. То есть Нью-Йорк – это страна.

Когда я там оказался, это был очень живой интенсивный город, где масса всего происходила. И масса всего происходила в искусстве интересного. В общем это была захватывающая жизнь.

Сейчас это такая мертвая зона, даже галерейная.

Виктор Лошак: Даже так? Мертвая?

Григорий Брускин: Ну, может быть, я немножко преувеличиваю. Но у меня такое впечатление, что ничего не происходит.

Вот когда, я помню, последние ...американского искусства, которые я посетил в музее Уитни, у меня было такое ощущение, что я хожу по коммерческой галерее или я на какой-то там ярмарке «Коммерческое искусство». Ничего нового, никакого свежего воздуха. Какие-то картины явно сделаны для того, чтобы их именно продать, да. В общем, скучно.

Виктор Лошак: Почему вот это страшное слово «мертвая»? Почему мертвая?

Григорий Брускин: Ну потому что ничего нового, ничего живого для меня. Поэтому мертвая. Но я немножко резко говорю, но, в общем, это...

Виктор Лошак: Здесь живей?

Григорий Брускин: В каком-то смысле, да.

Виктор Лошак: Чем вы занимаетесь в Москве?

Григорий Брускин: Я делаю новый проект. Во-первых, я готовлю большую выставку, но...

Виктор Лошак: Выставку в Москве?

Григорий Брускин: В Москве, в крупном музее фундаментальная выставка не ретроспективная (хотя там существуют проекты разных лет), и выстроенная в определенном смысловом порядке.

Это связано с новой телесностью, связано с новой идеологией в искусстве и в мире.

Виктор Лошак: Возвращаетесь к тому, о чем вы только что говорили, новой американской идеологии?

Григорий Брускин: Всемирной на самом деле. В меньшей степени здесь, в России, но это все грядет. И никуда, наверное, от этого не денешься.

Это интересное исследовать. Исследовать! Потому что для меня интересно заниматься искусством как исследованием. То, что вызывает на самом деле желание комментирования, когда зритель становится твоим собеседником.

То есть мое искусство – это мои комментарии к жизни; реакция зрителя – это комментарии на мои комментарии. Вот это мне интересно.

Виктор Лошак: Вы категорически против того, чтобы ваш зритель, общество, журналисты вторгались в зону вашего личного.

Григорий Брускин: Угу.

Виктор Лошак: Ну, скажите, с другой стороны, разве художник не (продает – это немножко пошлое слово, но можно сказать так), не продает свое очень личное переживание, свои личные ощущения?

Григорий Брускин: Значит, во-первых, художник от художника отличается, как там собака от слона, скажем так.

Есть разные художники, есть разные искусства. Приходится так удивляться, что вот абсолютно далекие друг от друга миры, абсолютно разные искусства называются одним и тем же словом.

Для меня, как я уже упомянул, искусство – это способ проживать жизнь. То есть все, что я вижу, все, что я пытаюсь осмыслить в жизни, книги, которые я читаю, люди, с которыми я общаюсь, в конце концов, это тот самый материал, из которого получаются вот эти вот образы.

И придумать заранее, что я буду делать там, практически невозможно и неинтересно. Интересно, как бы «step by step» двигаться в своей работе.

И на самом деле самое большое счастье, когда работа тебя удивляет. И когда вдруг ты видишь нечто, что тебя на самом деле поражает.

Виктор Лошак: Вы о прозрении каком-то говорите?

Григорий Брускин: Ну, это не совсем прозрение. Это на самом деле, вот ты работаешь, работаешь, да и, предположим, что еще там какое-то количество дней, чтобы это понять, чтобы это сложилось. И вдруг в какой-то момент ты понимаешь, что все, что получилось. И это всегда, это всегда радость.

Виктор Лошак: А вы часто переделываете то, чем занимаетесь?

Григорий Брускин: Иногда да, иногда нет. По-разному.

Виктор Лошак: У меня есть несколько коротких к вам вопросов. Вы как-то сочетаете свою жизнь с модой в каких-то вопросах или мода и вы – это разные вещи?

Григорий Брускин: Я не бегу за модой, но мне интересно наблюдать, кстати, вот высоких художников моды, модельеров. Есть гениальные художники просто, например, какой-нибудь Миякэ или Йоджи Ямамото.

Иногда я даже захожу в магазин, если попадается по дороге и это все равно что пойти на выставку для меня. Вот, в частности, шикарный магазин в Нью-Йорке Иссея Миякэ, и ты бродишь среди скульптур. И мне это очень нравится!

Виктор Лошак: Скажите, а вы верующий человек?

Григорий Брускин: Я когда-то ответил на вопрос журналиста, что я не верю в безверие. Вот так бы я эту формулировку бы и оставил. Атеизм мне кажется очень примитивным.

Виктор Лошак: Понимаю вас. У вас есть правило жизни?

Григорий Брускин: Правило жизни – следовать правилам жизни, а именно заниматься любимым делом.

И что меня пугает, вот я не хотел бы дожить до такого момента, когда бы я не смог заниматься всем тем, о чем мы говорили в течение нашего разговора.

Виктор Лошак: Спасибо вам большое за этот разговор. Я впервые с художником говорю вот на эти темы и мне это было очень интересно! Всегда интересно понимать, ради чего, почему, зачем человек занимается каким-то великим делом.

Спасибо вам большое! Спасибо за этот разговор! Спасибо за ваши книги и за то, что вы делаете!

Григорий Брускин: Спасибо, что вы меня пригласили. Мне с вами было интересно!