Павел Басинский: Некрасов - поэт, заточенный на страдания

Гости
Павел Басинский
писатель, литературовед, литературный критик. кандидат филологических наук, член Союза российских писателей, академик Академии русской современной словесности

Николай Александров: Вслед за 200-летием Достоевского в этом году мы отмечаем еще один юбилей, 200-летие Николая Алексеевича Некрасова – удивительного лирика, поэта, издателя, журналиста, во многом определившего лицо и русской поэзии не только середины XIX века, и русской журналистики опять-таки не только XIX столетия.

ВИДЕО

Голос за кадром: В этом небольшом трехэтажном доме, что стоит в Санкт-Петербурге на углу Литейного проспекта, в нескольких квартирах происходили практически все коллизии и перипетии русской литературы середины XIX века. Гражданскую поэзию Некрасова все помнят со школьной скамьи, а вот каким прекрасным журналистом и талантливым издателем был Николай Алексеевич, можно узнать в его мемориальной квартире, где также располагалась и редакция.

Елена Глевенко, зав. отделом музея-квартиры Н. А. Некрасова: Мы с вами сейчас находимся у стола секретаря редакции, секретаря редакции. Недаром здесь лежат счеты. Конечно, здесь секретарь подсчитывал и гонорары, выплачиваемые сотрудникам. Хочу заметить, что в «Современнике» были очень высокие гонорары.

Голос за кадром: И это не удивительно, ведь выплачивались они Толстому, Гончарову, Тургеневу, Островскому и Белинскому. В некрасовском «Современнике» печатались почти все авторы современной школьной хрестоматии. Здесь хранятся и личные вещи редактора Чернышевского, написавшего для журнала роман «Что делать?»

Елена Глевенко: Вот в Алексеевском равелине вот этой самой ручкой, которую для нас сохранил академик Дылевский, вот этой ручкой писался роман.

Голос за кадром: Сразу за приемной редакции расположился кабинет Некрасова, который сотрудники и посетители называли не иначе как святилищем. Здесь кроме повестей и романов верстались статьи по философии, экономике, астрономии и этнографии. Недаром журналом зачитывались около 7 тысяч подписчиков.

Елена Глевенко: В «Современнике» же шутили: за круглым столом в кабинете Некрасова заседают три Николая. Да, была такая шутка. А три Николая тоже были: это был Николай Некрасов, Николай Добролюбов и Николай Чернышевский.

Голос за кадром: Это новое поколение разночинной плеяды писателей вошло в конфронтацию со старой когортой либеральных дворян во главе с Иваном Тургеневым и даже положило конец многолетней писательской дружбе из-за критики Добролюбовым романа «Накануне», тому сохранилось эпистолярное свидетельство.

Елена Глевенко: На круглом столе записка: «Убедительно прошу тебя, милый Н, не печатать этой статьи, которая кроме неприятностей мне ничего принести не может. Она несправедлива и резка. Твой Тургенев».

Голос за кадром: Некрасов смягчил статью, но в печать отправил. Примирение мэтров состоялось лишь через многие годы за большим столом в этой же квартире, где Панаев с Некрасовым часто устраивали большие совместные обеды. Но в действительности и этот стол был рабочим, поскольку именно здесь сочинялось приложение к журналу под названием «Свисток».

Елена Глевенко: Это было юмористическое приложение, где, кстати, были напечатаны афоризмы Козьмы Пруткова. И это юмористическое приложение было только на первый взгляд таким безобидным и невинным. Недаром Александр Иванович Герцен сказал, издавая журнал «Колокол» в Лондоне, он сказал, что «звук «Свистка» в Петербурге перекрывает звон «Колокола» в Лондоне».

Голос за кадром: И сегодня, если прислушаться к музейной тишине этой анфилады, то можно не только услышать голоса ушедшей эпохи, но и увидеть тени великих журналистов прошлого. История этих комнат есть история русской литературы и история русской журналистики.

Николай Александров: Окна этой квартиры на Литейном проспекте выходили на дом, где жил министр государственных имуществ, парадный подъезд этого дома. В 1858 году, по воспоминаниям Авдотьи Панаевой, в одно из хмурых петербургских утр Некрасов болел, хандрил, а перед окнами разворачивалась сцена: ходоки пришли к парадному подъезду дома министра государственных имуществ, и затем их полицейский и дворник прогнали. Некрасов настолько был впечатлен этой сценой, что тут же написал стихотворение, одно из хрестоматийных своих стихотворений, «Размышления у парадного подъезда».

Павел, а какое твое любимое стихотворение Некрасова?

Павел Басинский: Мое любимое все-таки «Рыцарь на час». Это стихотворение о матери. У Некрасова был культ матери. И там есть строчки, от которых просто невозможно не заплакать: «Повидайся со мной, любимая, Появись легкой тенью на миг. Всю ты жизнь прожила нелюбимая, Всю ты жизнь прожила для других. Повидайся со мной, далекая...» – ну просто невероятного, невероятного лиризма стихотворение и лучшее, наверное, стихотворение о матери.

Николай Александров: Павел Басинский – критик, журналист, писатель, автор книг о Толстом и Максиме Горьком, составитель антологии «Русская лирика XIX века».

Возвращаясь к лирике, Павел, я понимаю, что для многих Некрасов – это в первую очередь интонация: вот человеческие страдания, тоска, хандра... Действительно это с твоей точки зрения так? И неслучайно среди любимых стихотворений ты назвал «Рыцарь на час».

Павел Басинский: Ха-ха. Ну, у него большинство стихотворений такие. Конечно, Некрасов такой поэт, заточенный на страдание, безусловно. Одна из лучших статей о Некрасове, кстати говоря, ее написал символист Константин Бальмонт, она называлась «Сквозь строй». Вот как бы поэт, который своей музой прошел сквозь строй человеческих страданий. Да, конечно, это Некрасов, это отличает его. Этим он, кстати, близок к другому юбиляру этого года Достоевскому, безусловно.

Николай Александров: Любовная лирика Некрасова существует или нет?

Павел Басинский: Конечно, «Панаевский цикл»: «Где твое личико смуглое? Нынче смеется кому? Ах, одиночество круглое Не посулю никому. А ведь, бывало, охотно Шла ты ко мне вечерком...» – и т. д. Они, кстати, очень нежные, очень ироничные, очень лиричные такие стихи. Ну и в какой-то степени можно считать отзвуком такой любовной лирики обращение к Зине, его последней женщине. Она Феклой на самом деле была, но он почему-то называл ее Зиной, которая ухаживала за ним, когда он был смертельно болен. Там-то уже такие другие, конечно, ноты: «Зина, закрой утомленные очи, Зина, усни...» – он как бы жалеет ее, что вот она бессонные ночи возле него проводит. У него особого рода, конечно, любовная лирика, у Некрасова, ни на кого не похожая.

Николай Александров: Ты в свое время, я помню, цитировал одну из совершенно неожиданных строчек Некрасова, которая в любовной лирике иногда даже производит такое тоже неожиданное, шоковое впечатление как ну не то чтобы неуместное, но неожиданное: «Помнишь, тебе особливо...»

Павел Басинский: «...Нравились зубы мои. (Это тоже «Панаевский».) Как любовалась ты ими, Как целовала любя. Но и зубами моими Не удержал я тебя». Ну, здесь что-то гейневское, наверное, есть, они же все тогда были поклонниками Гейне, тоже вот это такая ирония и игривость некоторая такая неожиданная, безусловно, для Некрасова.

Николай Александров: Мережковский в свое время сказал о Некрасове, пожалуй, одну из самых выразительных фраз, которая во многом позволяет несколько иначе взглянуть на его лирику: «Некрасов дал голос немой правде голода». Действительно ли это так? Вот как ты к этому определению относишься?

Павел Басинский: Да, это так. Вообще интересно, что Некрасова вот современники, современники, ну я не беру, так сказать, студентов, которые, да, его похороны – это было первое такое невероятное, так сказать, чествование умершего писателя. Но вот современники, я имею в виду писатели, да, Фет, Тургенев, тот же Толстой, они, в общем, и не очень понимали, что это за поэт. А вот следующее поколение, вот ты сказал Мережковский и вообще символисты, они как раз очень оценили Некрасова. И Мережковский, да, безусловно прав.

Некрасов удивителен тем, что он как бы... У него есть, безусловно, лирический поэт, он все время чувствуется, лирический поэт. Но Некрасов дал голос другим в поэзии, всем, от ямщика до аристократки, от крестьянской старухи до, не знаю, бурлака, кого угодно. И вот это многоголосье, которое у него в поэзии, – это, безусловно, была, в общем, такая революция. К этому как-то подбирались уже и Пушкин, и Лермонтов, но у Некрасова вот это вот прорвало, заговорило. А потом уже Маяковский с его «улицей безъязыкой».

Николай Александров: Ну то есть можно сказать, что по сути дела вот это чувство, острое чувство социальности, оно, собственно с Некрасовым впервые появляется в русской лирике и дальше утверждается вот под этим, если угодно, брендом некрасовским, да? Сразу же узнаваемые некрасовские интонации.

Павел Басинский: Социальности да, безусловно, это самый социальный поэт из всех. Но кроме социальности у Некрасова есть ощущение трагизма, которого не было еще в той... Вот тоже социального трагизма, которого еще не было в лирике XIX века, которая приходит, мне кажется, к поэтам уже после русско-японской войны, после Первой мировой войны. Вот у него есть потрясающее совершенно стихотворение о русско-турецкой войне 1877 года, война, кстати, победоносной была, в отличие от предыдущей крымской. Но вот как ее видит Некрасов? – «И бойка ж у нас дорога, Так увечных возят много, Что за ними на бугре, Как проносятся вагоны, Человеческие стоны Ясно слышны на заре». Ну да, война, но какие... Это Первая мировая война, вот это полное ощущение Первой мировой войны, когда там за полгода миллионы людей погибло. Вот он это предчувствовал, Некрасов, и, может быть, поэтому его еще не слышали так как современники. Поэтому это социальность, но социальность очень трагическая, очень трагическая.

Николай Александров: Можно ли сказать, что Некрасов в каком-то смысле подготовил и вот это совершенно особенное декадентско-меланхоличное ощущение завершающегося века и, не знаю, приближающейся гибели в начале XX века, то, что потом у Надсона будет в его... ? Вот этот вот действительно же иногда беспросветный мир, «Ты грустна, ты страдаешь душою, Верю, здесь не страдать мудрено С окружающей нас нищетою Здесь природа сама заодно» и дальше «Бесконечно унылы и жалки Эти пастбища, нивы, леса», ну и т. д.

Павел Басинский: Да. Причем, что обидно, что Надсон уже входил, начинал свою популярность, когда Некрасов уже, так сказать, умирал и, в общем, от него отвернулись там современники по разным причинам. Декадентство... Ну, тогда не было еще понимания, что такое декадентство, но в какой-то степени да.

Николай Александров: То есть некрасовское уныние – это же тоже марка такая своего рода.

Павел Басинский: Да ну господи, «Мороз, Красный нос», которому в школе нас учат, с чего начинается? Савраска, дроги, значит, гроб стоит в открытой рогоже – вот это как бы некрасовский пейзаж вот такой вот, это его пейзаж. Есть, конечно, да, ощущение конца у него прямо просто есть: «Не идут, все так же воздух душен, Дряхлый мир на роковом пути, Человек до ужаса бездушен, Слабому спасенья не найти», – конечно, да. В этом плане, безусловно, он был предтечей декадентов.

Николай Александров: Если уж мы вспомнили еще в самом начале и Федора Михайловича, поскольку действительно два 200-летних юбилея, два человека, которые не просто современники, а тесно связанные друг с другом, в общем, в частности, и литературной судьбой. Но я бы хотел вспомнить в связи с этим написанное Достоевским о Некрасове, например, его замечательный очерк «Влас», который просто опирается на стихотворение некрасовское. Достоевский тоже выбирает одно из самых неожиданных стихотворений, нехрестоматийных о раскаявшемся грешнике.

Павел Басинский: Да. С Достоевским еще что было? Он выступал на похоронах Некрасова...

Николай Александров: Да-да.

Павел Басинский: ...и там случился скандал, потому что все-таки Достоевский понимал, что Некрасов... Он как раз понимал, что Некрасов великий поэт, но все-таки Пушкин, все-таки Лермонтов, и он как бы дал ему там третье место, а студенты его зашикали и кричали «Он выше, выше Пушкина!» Достоевский: «Да не выше, но и не ниже!» В общем... Потом это дискуссия целая там развернулась по этому поводу. Достоевский как раз понимал, он очень точно о Некрасове где-то сказал «раненое сердце», вот раненое сердце – это очень верно.

А близки они, во-первых, вот этим, если можно так говорить, вкусом вот этим к страданию, у обоих это, безусловно, а во-вторых, вот этим многоголосьем. Потому что Некрасов, как и Достоевский, дал возможность высказывания разных правд, то, что потом Бахтин назовет диалогизмом Достоевского, у него каждый персонаж несется, у Свидригайлова своя, у Раскольникова своя, у Мармеладова своя, даже у Порфирия Петровича своя. И Некрасов в этом плане тоже, дав выговориться совершенно разным людям разных социальных слоев, разных правд, в этом они еще очень близки.

Николай Александров: Ну и не будем забывать, что на самом деле Некрасов дал дорогу в литературу Федору Михайловичу, да, именно он вместе с Григоровичем прибежал к Белинскому с рукописью «Бедных людей»...

Павел Басинский: Да, «Бедные люди».

Николай Александров: «Новый Гоголь явился».

Павел Басинский: Да, да. В сборнике это было опубликовано, «Физиология Петербурга»... Нет, «Петербургский сборник».

Николай Александров: «Петербургский сборник».

Павел Басинский: «Петербургский сборник». Так кому он не дал вообще дорогу? Достоевский, раз, Толстой, дебют Толстого состоялся в «Современнике» непосредственно через Некрасова. Какой-то офицер из Пятигорска, да еще и с незаполненным именем, присылает, значит, «Детство», и Некрасов его тут же печатает. «Записки охотника» Тургенева – «Современник». Больше того, Некрасов ведь в какой-то степени открыл для публики Тютчева, вот это тоже очень интересный момент. У него была статья в «Современнике», называлась «Русские второстепенные поэты»...

Николай Александров: «Второстепенные поэты», да.

Павел Басинский: ...фактически полностью посвященную неизвестному, тоже скрывшемуся, значит... Ну, он взял стихи из Германии, которые еще при Пушкине были опубликованы, и, кстати, неизвестно, прочитал ли их Пушкин, вот, но Некрасов открывает, открывает фактически публике Тютчева. Он, конечно, был гениальный абсолютно издатель, редактор, сопоставимый, может быть, с Горьким периода «Знания», который тоже открывает Бунина, Куприна, Леонида Андреева. И если брать советский период, то, ну просто другие уже условия, наверное, с Твардовским, с «Новым миром» Твардовского. Вот я бы три таких вот редактора-издателя поставил в один ряд.

Николай Александров: Удивительно, что некрасовский «Современник» хотя бы по названию своему продолжает пушкинскую традицию некоторую непрерывную.

Павел Басинский: Да.

Николай Александров: Некрасов журналист и издатель действительно великий человек. Можно сказать, что он открывает новую журналистику в XIX веке?

Павел Басинский: Ну, это и был пушкинский «Современник», который просто как бы... Которым владел Плетнев...

Николай Александров: Поменял владельца, так сказать.

Павел Басинский: Да, и он, в общем, умирал, этот журнал, и Некрасов его, что называется, в аренду взял у Плетнева, но сделал из него, безусловно, ведущий журнал, главный журнал, безусловно, XIX века на определенный период. У него было совершенно потрясающее чутье, у Некрасова. И даже то, что он пожертвовал отношениями с Толстым, с Тургеневым, с Фетом, выбрав Чернышевского и Добролюбова, это тоже говорит о нем как об очень сильном журналисте, потому что тогда критика, социальная критика, читалась больше, нежели проза и поэзия. И он здесь, в общем, тоже такой выбор был.

А «Что делать?», между прочим, Чернышевского... Ну, можно сколько угодно считать это, так сказать, дурным романом, плохо написанным, но это роман, который перевернул просто сознание людей тогда, создал вообще институт фиктивных браков, которых не было до этого, вот. Поэтому у него было просто безошибочное чутье, у Некрасова.

Николай Александров: Действительно, журнал, между прочим, сегодня совершенно по-иному читается. Открываешь, например, какой-нибудь номер 1861 года, вот еще одна дата, связанная с нынешним годом, отмена крепостного права, и среди прочего, среди разных отрывков из романа, стихотворений самого Некрасова читаешь, например, статью Чернышевского о кредитах совершенно иную, и она производит впечатление почти современное, да.

Павел Басинский: Ага.

Николай Александров: Что такое кредит, каким образом его брать и когда действительно это нужно делать. Совершенно иной формат журнала. Да, наверное, если уж мы говорим о лирике, ведь, наверное, и лирика его была во многом адаптирована под журналистику.

Павел Басинский: Ну, в какой-то степени да, да, журнализм, безусловно, ему был присущ, то есть вот это чувствовать, что происходит на улице, что вообще, так сказать...

Николай Александров: Собственно, цикл «На улице».

Павел Басинский: Да-да-да. Но вообще «Современник», конечно, удивительная вещь. Вот я иногда зримо очень это представляю, как в квартире Некрасова, значит, собирались эти сотрудники «Современника», это стол, это Панаева, значит, половником разливает борщи, здесь же сидит Никитенко, цензор, тоже член семьи... Это же такая семья еще была. Она распалась потом, но, в общем, это любопытно. Конечно, да, безусловно, такая новая журналистика. Ну и потом его «Отечественные записки»...

Ну, он, кстати, на «Современнике» же и пострадал, Некрасов. От него почему все отвернулись? Потому что, когда в 1866 году произошло это покушение на царя Каракозова, а до этого было польское восстание, которое Муравьев, генерал-губернатор, подавил, и Некрасову сказали, что «Современник» закроют. И он тогда написал, значит, оду Муравьеву, которую прочитал в Английском клубе в его присутствии, это позорно было, потому что там Муравьев вообще не смотрел даже не него, «ну читайте». Потом он еще написал оду Комиссарову, который отвел руку Каракозова, и от него все отвернулись. Это, кстати говоря, говорит вообще о литературной братии, она очень легко своих, так сказать, бросает, когда они ошибаются.

Николай Александров: Ну и, с другой стороны, вот ты стал говорить о семье. Когда ты начинаешь понимать, что те журналы, которые в нашем сознании воспринимаются как антагонистические или вот отдельно стоящие, вот в 1861 году Достоевский начинает издавать журнал «Время» вместе со своим братом Михаилом...

Павел Басинский: Да.

Николай Александров: И если мы откроем первый номер журнала «Время», мы увидим, что открывается он стихотворением «На Волге» некрасовским при всем....А в «Современнике» потом будет сразу же рецензия во многом полемичная по отношению к Достоевскому. Если понять, что это же все очень близко, это все один и тот же круг... И кстати сказать, Павел, вот если мы как бы будем возвращаться к этому, а что в журналистике некрасовской, в творчестве, в его наследии как будто вообще забывается? Ну вот лирика и лирика, вот «Кому на Руси жить хорошо?», стихотворения, а какая часть пропадает?

Павел Басинский: Ну, он очень масштабный, Некрасов. Что пропадает... Мне кажется, что очень сильно недооценен последний его цикл «Последние песни», потому что там степень трагизма... Ну, он больной был, Некрасов, он умирал уже, но там вообще степень трагизма, там какая-то графичность невероятная есть, вот эти «Черные зимние дни, светлые зимние ночи, Зина, закрой утомленные очи, Столько уж дней, столько ночей муки мои продолжаются...», а с другой стороны, вот это стихотворение «Баюшки-баю», которое тоже к матери, кстати, обращено...

И там, кстати говоря, Некрасов, вот он, у него муза прибрела на костылях, вот этого вообще не было в русской поэзии, чтобы муза на костылях была. Ну, у него была там кнутом иссеченная муза, вот, но вот муза-калека, а он, безусловно, искалечил свою музу, потому что он эту небожительницу заставил служить тому, чему ей не свойственно служить, –простым человеческим страданиям. Вот это, мне кажется, недооценено в Некрасове, как-то не понято. Да та же «Кому на Руси жить хорошо?» ведь читается не совсем... Это абсолютно современная поэма, потому что это, по-моему, не о том, что на Руси жить плохо, это поэма о том, что мы все думаем, что нам жить плохо. Это вот этот русский такой пессимизм, вот этот негативизм такой абсолютно современный, я читаю, просто хохочу на самом деле, когда читаю эту поэму.

Николай Александров: Действительно, мне просто кажется, что какие-то многие черты в самом Некрасове не то чтобы забываются, остаются в тени. В свое время Иван Никанорович Розанов написал замечательную книгу о Некрасове, где приводил просто сцены его начального петербургского быта, когда они жили в полуподвальной квартире вместе с Григоровичем, у них были одни сапоги на двоих, ваксой потом уже, поскольку не было чернил, писал Некрасов, причем тогда еще эти огромные романы, фельетоны, потому что чего он только ни писал, выходили на улицу по очереди они с Григоровичем... И вот из этой, собственно, бедности, действительно бедности, Некрасов ее, все-таки петербургские трущобы, да, это все опыт некрасовский, из этого вышел Некрасов.

Но хотел спросить я вот о чем. У нас все время же тень Федора Михайловича еще присутствует, в связи с этим юбилеем от этого никуда не денешься. И если вспоминать высказывания Достоевского и, в частности, его выступления, одно из них, некоторые звучат довольно жестко, например «Миллион», опирается Достоевский на строчку некрасовскую «В кармане моем миллион»: «Миллион – вот демон Некрасова». Вот с твоей точки зрения, эта черта Некрасова-игрока и, в общем, издателя, насколько она важна?

Павел Басинский: Это очень серьезный вопрос. Им задавался первый такой серьезный биограф Некрасова Корней Иванович Чуковский, который открыл вообще Некрасова. Кстати, в 1921 году он провел к столетию анкету такую среди поэтов, прозаиков известных о Некрасове. Так вот он и задавался этим вопросом, потому что о Некрасове сложилось мнение, что он такой двуличный человек, что, с одной стороны, воспевает народные страдания, а на самом деле играет в карты, занимается успешным, как сказали бы сегодня, значит, медиабизнесом. Он действительно был достаточно успешный, и действительно он в карты выигрывал деньги. И почему, кстати говоря, выигрывал? Потому что он играл в Английском клубе, а туда приходили люди, которые легко расставались с деньгами, шли играть, а не зарабатывать, поэтому он их легко обыгрывал, а он играл холодно всегда.

И вот Чуковский, задавшись этим вопросом, он вывел такую формулу очень интересную, что Некрасов был двуликий, но не двуличный; что он действительно в паре, действительно бедность эта петербургская, потому что отец его денег лишил, желание жить красиво, это было в нем, француженка-любовница, не только Панаева, у него еще была француженка-любовница, это было в нем. Но тем не менее вот это ощущение страданий, в том числе народных, было в нем искренне абсолютно. Вот соединялись просто эти две вещи. Двуликий, но не двуличный.

Николай Александров: Да, я думаю, что действительно Николай Алексеевич еще будет читаться и прочитываться, так же как Пушкин в разные эпохи по-разному читался, иногда, в некоторые десятилетия пропадал и вновь появлялся, так, я думаю, и Некрасов в разные эпохи читается по-разному и, кстати, приобретает актуальность.

Паш, огромное спасибо за беседу!

Павел Басинский: Спасибо!

Николай Александров: Спасибо!