Специальный проект. 7 ноября 1941 года. Парад на Красной площади

Леонид Млечин: «Поразительна всё-таки стихийная сила России», – записывал в ноябре 41-го в дневнике профессор, литературовед, Леонид Иванович Тимофеев. – Говорят, что 7-го в Москве будет парад! Рискованно, но умно. Политический эффект от этого будет равен военному успеху и сильно ударит по престижу Германии…». Выслушав очередной доклад командующего Московским военным округом генерал-полковника Павла Артемьевича Артемьева, Сталин поинтересовался: «Вы готовитесь к параду войск Московского гарнизона в ознаменование 24-й годовщины Октябрьской революции?». Вопрос застиг Артемьева врасплох: «Товарищ Сталин, мы всё отдали на фронт. Вряд ли наберём нужное для парада количество войск. Танков у меня ни одного нет, артиллерия вся на огневых позициях». Но распоряжения вождя не обсуждаются. Вернувшись в штаб, Артемьев собрал членов военного совета. Решили вывести на парад курсантов Окружного военно-политического училища, Краснознамённого артиллерийского училища, один полк 2-й Московской стрелковой дивизии, один полк 332-й дивизии имени Фрунзе, части дивизии имени Дзержинского, Московский флотский экипаж, Особый батальон военного совета округа и Московской зоны обороны, сводный зенитный полк ПВО и 2 танковых. батальона резерва Ставки, которые должны были 7 ноября прибыть из Мурманска или Архангельска.

Сохраняя тайну, командирам и комиссарам частей и училищ говорили, что есть намерения провести смотр частей, отправляющихся на фронт, показать их москвичам, поэтому надо заняться строевой подготовкой. За несколько дней до парада штаб тыла Красной армии получил указание выдать Московскому военному округу зимнее обмундирование – валенки, полушубки, ушанки и стальные шлемы. О том, что им предстоит участвовать в параде, командирам частей сообщили только накануне, 6 ноября, в одиннадцать вечера.

Генерал-лейтенант Николай Кириллович Спиридонов, комендант Кремля, получил приказ подготовить Красную площадь к параду. Сталин распорядился в ночь на 7 ноября снять маскировочные чехлы со звёзд на кремлёвских башнях и открыть Мавзолей. Он был укрыт ящиками с песком и суровым полотном, на котором был нарисован дом – окна, двери. Сталин распорядился подогнать к Красной площади кареты скорой помощи на случай налёта вражеской авиации. Но предупредил: «Парад войск не будем приостанавливать ни при каких обстоятельствах».

Накануне 6 ноября на станции метро «Маяковская» провели торжественное заседание Московского совета, посвящённое Октябрьской революции. После заседания в комнате президиума командующий Московским военным округом Артемьев доложил, что парад на следующий день начнётся в 8 утра. Поздно ночью раздали билеты для прохода на Красную площадь.

«В ночь на 7 ноября шёл сильный снег, и это обезопасило столицу от немецкой авиации. Тем не менее на подмосковных аэродромах в готовности номер один находились 570 самолётов, – вспоминал генерал-полковник Даниил Арсеньевич Журавлёв, командующий Московским фронтом противовоздушной обороны. – Расчёты зенитного полка, который тоже прошёл через Красную площадь, имели в нарушение обычного порядка комплект боеприпасов и были готовы остановиться и открыть огонь, если бы появились немецкие самолёты». Микрофоны на площади включили заранее, и стоявшие внизу услышали, как вошедший на трибуну Сталин пожаловался: «А здорово поддувает». Принимал парад маршал Семён Михайлович Будённый, командовал парадом генерал-полковник Артемьев. Сначала прошли курсанты оставшихся в Москве военных училищ, части некоторых дивизий, моряки Московского флотского экипажа, появилась конница, тачанки, танки. «Всю ночь был шум – это шли танки на парад к утру, – вспоминали москвичи. – Утро морозное, позёмка вьется по брусчатке, колючий снег падает на спины озябших солдат, эхом отзывается «Ура!».

Играл сводный оркестр штаба округа, дирижировал интендант 1-го ранга, было тогда такое военное звание, Василий Иванович Агапкин – автор 12 строевых и 9 встречных маршей (самый знаменитый – «Прощание славянки»), Василий Агапкин ещё до революции стал военным музыкантом. Только 2 ноября он узнал, что ему предстоит. Репетировал наскоро собранный оркестр в Хамовниках. 7 ноября мороз усилился, мелкие инструменты отогревали под шинелями, крупные прикрывали от ветра и пальцы мёрзли, но сыграли. В фильме, посвящённом параду, диктор говорил: «Сразу после марша мимо Мавзолея, на котором находились члены правительства, полки, засыпанные мокрым снегом, отправлялись прямо на передовую и вступали в бой». Это придумали идеологические чиновники. Части московского гарнизона должны были оставаться в столице.

«Пусть вдохновляет вас в этой войне, – говорил на параде Сталин, – мужественный образ наших великих предшественников – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова». Записать речь на плёнку не удалось, потому что работники кинохроники на парад опоздали. Пришлось воздвигнуть деревянную трибуну в Свердловском зале первого корпуса Кремля. Сталин сначала отказался повторять речь: «Что я вам, артист?». Но всё-таки вновь прочитал свою речь – на сей раз только для кинокамеры. Эти кадры вклеили в фильм о параде на Красной площади.

Предстоятель Русской православной церкви митрополит Московский и Коломенский Сергий обратился к Московской пастве: «Не в первый раз русский народ переживает нашествие иноплеменных, не в первый раз ему принимать и огненное крещение для спасения родной земли. Силён враг, но «велик Бог земли русской», как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придётся повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу».

Кто же защитил Москву в 41-м? Немцы полагают, что это сделал «генерал Мороз». Из-за небывало холодной зимы смазка в немецких танках замёрзла, и наступление остановилось . Разведчики уверены, что это дело рук руководителя нелегальной резидентуры в Токио Рихарда Зорге. В октябре 41-го он был арестован немецкой контрразведкой, но, обладая огромными связями, успел сообщить в Москву, что Япония не намерена нападать на Советский Союз, императорская армия нанесёт удар по Юго-Восточной Азии. Это позволило Ставке забрать дивизии с востока и бросить их в контрнаступление под Москвой.

Многие авторы уверенно описывают бравых сибиряков, которые 7 ноября прошли по Красной площади и сразу вступили в бой. На самом деле ни сибирские, ни дальневосточные части в знаменитом параде не участвовали. «Переброска войск под Москву с Востока (причём, конечно, не только дальневосточных, но и сибирских, уральских, приволжских, среднеазиатских, кавказских) действительно имела большое значение для её обороны, – писал президент Академии военных наук генерал армии Махмут Гареев. – Но всего под Москвой сражались 110 дивизий и бригад, в их числе было всего 8 дальневосточных, которые, несмотря на всю их доблесть, никак не могли составить „основу декабрьской победы под Москвой”».

Красная армия остановила наступавшие немецкие войска и в декабре перешла в контрнаступление. Для Красной армии сражение за столицу было предвестием полной победы, для вермахта – началом неизбежного разгрома. Так кто же спас Москву? Битву за Москву выиграли такие полководцы, как Жуков, Рокоссовский, Василевский, Говоров – военные профессионалы, проявившие себя в упорных боях, и сами москвичи, которые осенью 41-го уходили на фронт добровольцами.

Москвичи чувствовали, что они должны сами защищать родной город. В дивизию народного ополчения вступали москвичи, даже никогда не державшие в руках оружие, белобилетники, то есть освобождённые от воинской службы по состоянию здоровья. Война раскрыла во многих людях лучшие из качества.

Голос за кадром: Битва под Москвой в 1941-м развернулась на пространстве, сравнимом с территорией Франции. С обеих сторон в ней участвовало примерно 7 миллионов человек. Однако же десятилетиями эта битва оставалась в тени, сознательно. Другие сражения и победы представлялись более значительными и достойными увековечивания.

Осенью 41-го года высшее техническое училище имени Баумана эвакуировалось в Ижевск. Студентам МВТУ дали так называемую бронь – освободили от воинской повинности и сказали: «Идите пешком до Владимира, там вас посадят на поезд и отправят в Ижевск». «Нет, ребята, – возразил студент 4-го курса бронетанкового факультета Егорычев, – я никуда не пойду, я – москвич и должен защищать свой дом!».

Его зачислили в 3-ю Московскую коммунистическую дивизию, определили во взвод истребителей танков. «Обмундирование не дали, – вспоминал Егорычев, – как был я в зимнем пальто, костюме и спортивных ботинках, так и отправился на фронт, вооружили нас трофейными винтовками времён Первой мировой, гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Взвод занял огневые позиции у моста через канал Москва-Волга в районе Химок, мост был заминирован, в его опоры заложили 3 тонны взрывчатки, и мы были готовы в любой момент поднять его в воздух».

Когда неудачливые генералы потеряли свои войска, когда большие начальники позорно бежали, когда одни готовились встретить немцев, а некоторые дамы устремились в парикмахерские – делать прически, другие сказали себе: «Это мой город, немцы войдут в него только через мой труп». Москвичи были готовы отстаивать каждый квартал, каждую улицу, каждый дом, как это будет потом в Сталинграде. Они сражались и умирали, и немцы просто не смогли их одолеть.

В январе 1942 года в составе 371-го стрелкового полка Егорычева отправили на Северо-Западный фронт. В феврале полк перешёл в наступление.

«Мы поднялись во весь рост, – вспоминал Николай Григорьевич, – и пошли в атаку, дружно и как-то исступлённо поддерживая себя криками «Ура!» и отборным русским матом. Немцы не выдержали – отошли. Мне не раз приходилось ходить в атаку и всегда было так. Это журналисты писали, что бойцы, когда шли в атаку, кричали: «За Сталина!» – этого я не слышал даже в нашей Московской коммунистической дивизии».

Он форсировал Днепр, участвовал во взятии Киева, дважды был ранен, с орденом на груди вернулся в Бауманское училище. Завершил учёбу и его сразу взяли на партийную работу. В 1962 году он возглавил Москву – один из самых молодых руководителей партии.

Егорычев мечтал воздвигнуть памятник, погибшим га родной город, долго выбирал место, объездил весь центр, осмотрел стрелку Москвы-реки, Ленинские горы. Архитекторы предложили Манежную площадь. Он выбрал Александровский сад.

По его просьбе московские архитекторы за ночь нарисовали эскиз, Егорычев показал его председателю Совета министров СССР Алексею Николаевичу Косыгину, без согласований и обсуждений прямо на ступеньках совмина в Кремле он утвердил эскиз и обещал помощь, а вот Леониду Ильичу Брежневу идея совсем не нравилась.

Согласие на создание мемориала Леонид Ильич, в конце концов, дал, но место велел найти другое. Егорычев же остался при своём мнении: «Только у Кремлёвской стены!». На свой страх и риск начал работы. А что написать на мемориале?

Леонид Млечин: Егорычев пригласил известных писателей: Константина Симонова, Сергея Михалкова, Сергея Наровчатого, Сергея Смирнова. Много прозвучало интересных и точных фраз. Егорычев искал максимально короткую и выразительную фразу. Михалков предложил: «Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен». Писатели довольные ушли, и Егорычев остался один, что-то ему не нравилось, он вновь и вновь перечитывал эти слова и представлял себе, как к могиле придут люди, придут те, чьи родные погибли и неизвестно, где они похоронены, что они скажут: «Спасибо тебе солдат». И Егорычев исправил текст: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен».

Голос за кадром: Возник другой вопрос: чьи останки будут захоронены? В Зеленограде обнаружили забытую братскую могилу неподалёку от станции Крюково. Роман Архипович Чистяков, в ту пору первый заместитель председателя Зеленоградского исполкома, занимался этим в декабре 1966 года.

Роман Чистяков: В 41-м году страшные были морозы, земля заморожена вся, могилы тяжело было копать, и поэтому похоронные команды, которые занимались этим делом, они хоронили в большие воронки от крупнокалиберных снарядов или авиабомб – выбрасывало землю взрывом, на это место клали погибших солдат и присыпали землёй, какое-то предчувствие было, что отсюда возьмут в Могилу Неизвестного Солдата. Все, кто были похоронены, они были неизвестные солдаты.

Леонид Млечин: Почему взяли останки красноармейца именно из Зеленограда?

Роман Чистяков: Да, очень многие районы, где шли жестокие бои, просили, чтобы непосредственно разрешили взять останки из этих районов, но Егорычев довольно-таки чётко настоял, чтобы взяли останки неизвестного солдата из Зеленограда.

Голос за кадром: Здесь осенью 41-го сражалась дивизия генерала Ивана Васильевича Панфилова. Война для генерала продолжалась всего 1 месяц, но тот осенний месяц, когда его дивизия, вцепившись в подмосковную землю, не позволила немецким танкам прорваться к столице, решил судьбу города. Генерал Панфилов погиб на поле боя 18 ноября. Именно в этот день приказом наркомата обороны его 316-я стрелковая дивизия была переименована в 8-ю гвардейскую за беспримерное мужество, проявленное в боях за Москву.

Дивизия Панфилова входила в 16-ю армию Константина Константиновича Рокоссовского. Между ними было нечто общее: они держались, когда другие в больших чинах, растерявшись, отступали, бросая своих солдат, а они чувствовали себя уверено на поле боя, солдатская честь не позволяла им воевать плохо.

Командирам и политработникам Красной армии полагалось удостоверение личности, а рядовых бойцов перед войной лишили документов, взамен каждому красноармейцу должны были выдать медальон с пергаментным вкладышем, на котором – фамилия, имя и отчество, воинское звание, год и место рождения, адрес семьи. Но обеспечить всех медальонами не успели. Если бойцы гибли, а рядом не оказывалось сослуживцев, способных их опознать, то хоронили убитых безымянно. Получалось, что красноармеец пропал без вести. Без вести пропавшими числились сотни тысяч, а в те времена это приравнивалось к плену и было гибельно для семьи. Егорычев хотел исправить эту несправедливость.

3 декабря 1966 года к 25-й годовщине разгрома фашистов под Москвой прах неизвестного солдата захоронили у Кремлёвской стены.

Бронетранспортёр, хотели на лошадях, но тогда бы не успели, вёз специально изготовленный саркофаг на орудийном лафете по Ленинградскому шоссе: 100 венков, рота почётного караула, военный оркестр. На площади Белорусского вокзала перед въездом на улицу Горького процессия остановилась – отсюда осенью 41-го солдаты уходили на фронт.

На Манежную площадь пришли члены политбюро, но без Брежнева, торжественно-траурный митинг открыл Егорычев, а Вечный огонь зажгли только через полгода, Брежневу эта идея всё равно не нравилась, он тянул с решением – Егорычев настоял на своём.

«7 мая 1967 года, – вспоминал Николай Григорьевич, – в Ленинграде на Марсовом поле от Вечного огня зажгли факел и торжественно передали его посланцам столицы, его повезли на бронетранспортёре в сопровождении почётного эскорта. 8 мая на Манежной площади эстафету принял Герой Советского Союза лётчик Алексей Маресьев, открывать мемориал и произнести короткую речь доверили мне, право зажечь «Вечный огонь славы» предоставили Брежневу».

Леонид Млечин: А как же сложилась судьба человека, который сделал всё, чтобы увековечить подвиг тех, кто сражался за Москву, и поставил памятник защитникам столицы?

Голос за кадром: Через месяц после того, как на могиле Неизвестного Солдата зажгли Вечный огонь, в июне 1967 года на Ближнем Востоке вспыхнула война.

Леонид Млечин: В Москве за закрытыми дверями провели пленум ЦК КПСС. Доклад прочитал генеральный секретарь ЦК Брежнев. После обеда начались прения, слово предоставили первому секретарю Московского горкома. Пока Егорычев говорил, в зале стояла гробовая тишина, его слушали, не шелохнувшись. Давно уже члены высшего партийного руководства не говорили так откровенно, резко и свободно. После выступления проводили аплодисментами, многие восхищённо говорили: «Какая блестящая речь! Какая глубина! Какая точная постановка вопроса!». И вечером ему продолжали звонить домой поздравляли.

Егорычев обратил внимание на то, с какой лёгкостью израильские лётчики в первый же день войны преодолели противовоздушную оборону арабских стран и практически полностью уничтожили арабскую авиацию. Он поставил вопрос о надёжности противовоздушной и противоракетной обороны Москвы. Достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?

Голос за кадром: «Волевые решения, принимавшиеся в области обороны, – напомнил Николай Григорьевич, – нанесли вред вооружённым силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несёт высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки». Настало время на одном из пленумом заслушать доклад о состоянии обороны страны. Доверенным секретарям из «группы быстрого реагирования» поручили дать отпор «слишком самостоятельному москвичу».

Леонид Млечин: Столкнулись две позиции: одна – приятная начальству, говорит то, что велено. И другая – патриотическая: я обязан выявлять и исправлять все недостатки, чтобы страна двигалась вперёд. Разговор о состоянии вооружённых сил и военной техники, столь необходимый нашему государству, был оборван. Леонид Ильич обзвонил членов политбюро: «Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, Егорычева стоило бы освободить». Провели пленум горкома, и все послушно проголосовали за его освобождение от должности, даже и не узнав, а что, собственно, такого крамольного сказал Николай Григорьевич, им и не сообщили. А зачем? А вдруг бы кто подумал, что он-то на самом деле прав? Карьерная неудача ломала, но не Егорычева. Он мне в одном из разговоров сказал: «Я на фронте в штыковую атаку ходил, врукопашную схватывался, в окопах мёрз, у меня 2 тяжёлых ранения – неужели я из-за кресла переживать стану? Ну освободили от должности и что? Есть специальность, есть работа, будем работать».

Голос за кадром: Опального Егорычева назначили заместителем министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения, он чувствовал себя уверенно и спокойно.

Он активно включился в работу, и люди это заметили, поэтому его поспешили отправить подальше от Москвы – послом в маленькую Данию.

Ему позволили приехать в Москву только осенью 1987 года, он работал в торгово-промышленной палате, но его вернули в дипломатию и отправили послом в Афганистан.

Егорычев приехал в Кабул в 1988 году и вновь оказался на войне. Это был очень ответственный момент: начинался вывод советских войск.

Посол в Кабуле не сработался с министром иностранных дел Эдуардом Амвросиевичем Шеварднадзе, Егорычев ушёл на пенсию.

Николай Егорычев: Я был первым секретарём горкома партии, вот, смотрите, моя квартира. Что у меня здесь? У меня ничего нет, я жил действительно на свою заработную плату и на некоторые, как сейчас говорят, привилегии. Что за привилегии? Да, машина у меня казённая была, да, дача у меня горкомовская была, только как у секретаря горкома, да, мне давали деньги на путёвку – 1 оклад, когда я уходил в отпуск, да, мне платили за депутатство 100 рублей в месяц, за депутатскую деятельность – вот все мои доходы, если всё посчитать, где-то 700 рублей у меня получалось за исключением налогов, скажем, взносов в партию, в профсоюзы, где-то 600 рублей у меня было. У меня была семья – 5 человек, у меня ничего никогда не было лишнего, я поехал в Данию, ни у меня, ни у жены не было сберегательной книжки, нам нечего было класть на неё, ни дачи, ни машины не было. Мы жили вот так, потому что мы – поколение, которое прошло войну, у нас было другое отношение к ценностям, для нас самая большая была ценность – это порядочность людская.

Леонид Млечин: Он всегда был надёжным защитников нашего города: и осенью 41-го, когда добровольцем сражался на фронте, обороняя столицу, и когда стал хозяином Москвы. Николай Григорьевич ушёл из жизни незадолго до очередной годовщины Победы, а поставленный им памятник Неизвестному Солдату стоит. И горит зажжённый им Вечный огонь.